«Иов» в Молодежном театре на Фонтанке.
Постановку притчи о многострадальном еврее, решившемся на отъезд за океан и почти все потерявшем, осуществили режиссер Лев Шехтман, запомнившийся завсегдатаям Молодежки спектаклем «Синие розы», и лауреат «Золотой маски» художник Семен Пастух – наши бывшие соотечественники, которые долгие годы живут и работают в Америке. Главную роль нового Иова – Менделя Зингера – исполнил актер Валерий Кухарешин.

Федор Достоевский считал библейскую Книгу Иова самой главной книгой жизни. Вечными, глобальными проблемами, поднятыми в ней, мучились все его герои. Да и каждому из нас хотелось бы знать ответ на вопрос Мити Карамазова: «Почему дитё плачет?» - многие страдания и утраты нам кажутся бессмысленными и несправедливыми, а божественный промысел – случайностью. На протяжении веков Книга Иова имела многочисленных толкователей.
Режиссер Лев Шехтман постигает притчу о страданиях Иова на материале одноименного романа классика австрийского модернизма Йозефа Рота. Рот усилил тему: в библейском варианте праведник Иов – очень богатый человек. В романе праведник Мендель Зингер - незаметный учитель богословия, имеющий всего дюжину учеников и живущий на скромные средства от уроков. Жена Менделя недовольна полунищенским существованием, но он считает, что все в жизни должно идти по проторенной стезе и продолжает дело своего отца, тоже учителя.

Сценография Семена Пастуха в первом действии отсылает к библейской древности: хаотически расставленные по сцене камни-плиты ассоциируются и со скрижалями Завета, и с «камнями преткновения», и с могильными плитами. Эти же камни используются вместо деталей быта – как стол, сиденья, фрагмент стены. Между камнями – несколько картонных изображений домашних животных: коза, лошади. В повозке с игрушечной лошадкой Мендель отправится за документами на выезд в Америку. Стилизованный, сказочно-притчевый наив, которым проникнут спектакль, допускает игровые подмены, образную непосредственность.

Во втором действии семья Менделя эмигрирует за океан: американская часть сюжета решена с большой долей иронии, в которой, очевидно, отразился опыт выживания на чужбине создателей спектакля – Льва Шехтмана и Семена Пастуха, давно обитающих в Нью-Йорке. «Скрижали» меняются на картонные, игрушечные небоскребы, причем на крыше одного из них примостилась коза, а к другому прислонилась лошаденка. Человек не может изменить свой внутренний мир: приспосабливаясь к чужому образу жизни, к чужому монастырю, он всегда пытается внести в него пусть кусочки, клочки, но своего личного устава.
Уезжая, Мендель оставил в России больного младшего сына Менухима, и от этого, как от проклятия, начинает разрушаться его семья: гибнут старшие сыновья, с горя умирает жена, сходит с ума дочь. Сцена протеста Менделя против Бога, в которого он истинно верил всю свою жизнь, возвращает нас к началу спектакля. После попытки сжечь традиционные еврейские атрибуты молитвы – то есть практически самое святое, Мендель снимает с себя капоту (еврейский халат), кипу, остается в исподнем, ложится на пол и накрывается лоскутным одеялом – тем самым, которое согревало его семью в момент рождения сына Менухима. Эти символы совершенно прозрачны, авторы предельно обнажают смысл каждой сцены. В том числе и с помощью пластики. Хореограф Сергей Грицай сочинил персонажам партии виртуозные, но удивительно лаконичные - то, что в романе Рота описывается страницами текста, Грицай уложил в несколько ярких характерных танцев: радостная пляска сопровождает появление на свет Менухима; танец бродвейского кабаре – тема старшего сына Менделя; трагические вариации посвящены гибели детей; изломанная хореография аккомпанирует сумасшествию дочери.

Актерский ансамбль поразителен - любая реплика, движение каждого персонажа проживаются всеми участниками. Мизансцены выверены до мельчайших деталей. Мендель Валерия Кухарешина смиренно переносит лишения, страдает молчаливо, но с каждым мигом ему труднее сдерживать слезы. Когда он узнает, что дочь (талантливый дебют студентки Семена Спивака Елены Радевич) проводит ночь с казаками, то прижимается к обычной стене так, точно это Стена Плача, почти вдавливает себя в нее, пытаясь укрыться от невидимых ударов. А потом замирает, раскинув руки. В этой позе – такая экспрессия отчаяния, какую не выразить словом.
Его жена в исполнении Аллы Одинг все первое действие почти не расстается с корзинкой-люлькой. В игре актрисы столько тепла и любви, что кажется: именно в них залог чуда, которое поможет Менухиму выздороветь.
Иначе существуют в спектакле Александр Куликов и Роман Рольбин: старшие сыновья не похожи на отца. В них много жизни, энергии, желаний. Актеры создают почти гротескные образы, легко переходя от блестящих танцевальных номеров к трагедийному накалу.
Присутствует в спектакле еще и загадочный полубомж-полубог (в этой роли выступает колоритный завпост театра Александр Скуман). Он всегда находится рядом с героями: то прибирается на сцене, то мирно сопит, а то достает из сумки и сыплет по очереди бумажный снег и желтые листья. Он непредсказуем, беззлобен, стихиен. Как сама жизнь.

Наивные картинки из жизни обычного человека к финалу спектакля приобретают значение эпического полотна, в котором отражена история целого народа: сын Менделя, оставленный им в России больным ребенком, приезжает к старому отцу чудесно излечившимся знаменитым музыкантом. Отец обнимает сына, стоя на коленях: аллюзия на рембрандтовскую картину – только «блудным» здесь оказался отец. Сын поднимает его и несет на руках. Жизненный цикл завершился. Было все – радости, горе, слезы, смех, потери. Как у всех. Независимо от национальности, географии, социального статуса. Нужно радостно принимать счастливые минуты и уметь переносить страдания. И верить. Несмотря ни на что. Для осознания этого иногда нужна целая жизнь.

Вера Бирон
Журнал "Театральный Петербург" № 1 (163-164), 1-31 января 2009 г.

[...]
"Иов" — история бедного учителя Менделя Зингера и его по-ветхозаветному необъятной семьи, начинающаяся накануне первой мировой войны где-то между Россией и Украиной, а заканчивающаяся в самый ее разгар в Америке. Переезжая с одного континента на другой, учитель Зингер оставляет своего родившегося увечным третьего сына на родине, за что небеса берут его измором: сначала в военной кампании умирают два зингеровских сына-молодца, потом сходит с ума дочь и умирает жена. Тут прежде набожный Зингер сам чуть не повреждается умом, но в решающий момент к нему является ангел-хранитель в виде того самого сына-калеки, мало того что превратившегося за годы отчуждения в писаного красавца, так еще и ставшего успешным пианистом. Из эмигрантской саги Рота, объем и глубину которой придают сюжетные переклички с библейской "Книгой Иова" (отсюда и название спектакля), могла бы получиться трогательная театральная притча, тем более что эпическая нарративность литературного текста как нельзя кстати подходит повествовательному стилю артистов Молодежки. Но всю религиозно-смысловую надстройку спектакль господина Шехтмана последовательно игнорирует, компенсируя отсутствующий библейский компонент вполне эпической протяженностью зрелища (вместе с антрактом "Иов" идет что-то около трех с половиной часов). У другого постановщика подобное представление с первых минут сбилось бы на комическую характерность в духе полуэстрадного "вечера еврейского анекдота", но в своей предыдущей работе в театре на Фонтанке господин Шехтман зарекомендовал себя режиссером по меньшей мере культурным. Вот и "Иов" волочит событийный ряд романа, соблюдая нормы санитарно-театральных приличий, но и не омрачая спектакль ни бабелевской сочностью, ни еще каким-нибудь стилевым изыском. Хамоватые казаки и неунывающие евреи, предприимчивые американцы и этнографически колоритные украинцы сосуществуют в этом "Иове" по-деревенски бесконфликтно — чем, кстати, не режиссерский ход в духе эпохи global village. Благость и покой этой абсолютно счастливой театральной деревни за весь спектакль нарушают три проверенных компонента, которые и спасают спектакль — сценография Семена Пастуха, звукоряд Владимира Бычковского и игра протагониста Владимира Кухарешина. Господин Пастух уставил сцену обветшалыми надгробиями еврейских кладбищ, которые смотрятся гораздо более основательно, чем бумажные коробочки нью-йоркских небоскребов. Господин Бычковский беспроигрышно цитирует экзистенциальный клезмер Дэвида Кракауэра, а господин Кухарешин способен даже самый нелепый эпизод "Иова" превратить в шедевр актерского мастерства. Но о талантах этой троицы мы догадывались и раньше, стоило ли ради новой встречи с ними городить новый спектакль — вопрос пускай и риторический, но ответ на него не столь явен, как может показаться на первый взгляд.

Газета "Коммерсантъ-СПБ"
http://kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=1096199