Злоключения ветхозаветного мученика Иова легко найдут отклик в самом черством сердце. Был Иов праведник из праведников и благоденствовал в окруже­нии счастливых домочадцев. И вдруг все прахом — нищета, проказа, смерть жены и детей. «Что это, Господи?» — вопрошал Иов. Господь молчал, но потом все разъяснилось: то была проверка. Что бы тебе ни выпало — молчи, терпи, не спраши­вай «За что?», не ропщи. И воздастся. Австрийский писатель Йозеф Рот не открыл Америки (хотя действие его вышедшего в 1930-м романа «Иов» отчасти происходит именно там), зарифмовав мучения библейского страстотерпца и исторический путь еврейского наро­да. До наступления эпохи газовых ка­мер такие рифмы еще не резали слух. Очень хотелось верить, будто погромы — лишь проверка, а земля обетованная не за горами.

Что именно толкнуло гражданина (прежде советского, ныне американского) Льва Шехтмана взяться за текст Рота здесь и сейчас, ясно не вполне. Вроде бы Шехтман и главный герой «Иова» Мендель Зингер родом из одних и тех же мест — Прикарпатской Украины (да и худрук Молодежки Семен Спивак откуда-то из тех краев). Чем не повод? Вот только разглядеть в представленной публике «драматической поэме» (жанр, обозначенный на афише спектакля) намек на автобиографию нелегко — разобраться бы с судьбами героев.

Мендель, бедный учитель, вслед за сыном Шемарьей эмигрирует из Российской империи в США. Плюсы: его дочь Мириам избавится от дурной привычки путаться с казаками (в Америке их нема). Минусы: младший сын, эпилептик Менухим, останется сиротой (больных в Америку не берут). Но переехали-таки, и вроде все путем, но тут грянула Первая мировая — Шемарью немцы убили, и старшего сына Иону убили, жена Менделя от расстройства умерла, а дочь сошла с ума. К тому же по казакам скучала, поэтому крутила шуры-муры с каким-то мистером Глюком. Тогда Мендель кипу долой и давай заниматься богоборчеством. Но дверь отворилась, зашел франт в остап-бендеровских белых брюках и говорит: «Я, папа, ваш сын Менухим, совсем вылечился и стал прекрасным музыкантом. Don’t worry, be happy». The End.

То, что в спектакле достойная литература обратилась в черновик сценария мыльной оперы, — результат дурной инсценировки: скороговоркой пересказан сюжет, а психологические мотивировки героев отданы на откуп хореографу Сергею Грицаю, который научил актеров разнообразным прыжкам. Особенно увлеченно танцами иллюстрируются эскапады Мириам: юная актриса Радевич задирает юбку, а трое пылких казаков рвутся подержать ее за стопу. Выглядит это как неуклюжая пародия на психологический балет Бориса Эйфмана. Валерий Кухарешин (Мендель), слава богу, не танцует, но и сыграть во всю мощь таланта ему не дано. Нужно произносить километровые монологи-ремарки: «Я такой-то, живу там-то, переехал туда-то, а это такой-то, он идет туда-то». Адов труд. Единственная актерская удача в «Иове» — жена Менделя Дебора в испол­нении Аллы Одинг. Оказывается, в амплуа женщины на грани нервного срыва она может быть удивительно органичной и страстной. Бог же в спектакле присутствует в виде небритого мужика во фраке на голое тело, время от времени остервенело кидающегося в героев конфетти. Каков Бог, таков приход.

Андрей Пронин
20 января 2009 г., специально для "Афиши"
http://www.afisha.ru/performance/77813/reviews/

Й. Рот. «Иов». Пьеса Л. Шехтмана по одноименному роману. Молодежный театр на Фонтанке.
Постановка Льва Шехтмана, художник Семен Пастух

В. Кухарешин (Мендель Зингер).
Фото В. Васильева

Е. Радевич (Мирьям), А. Андреев (Мак).
Фото В. Васильева

Ясно слышу высказывание режиссера, его посыл, обращенный к зрителю, понимаю, что его волнует в сегодняшнем мире, и благодарна ему за обращение к столь серьезной и мощной теме — о том, как трудно человеку искать Бога, искать язык, на котором можно с Ним общаться, чтобы быть понятым и понять что-то. Библейская Книга Иова — самая парадоксальная, непостижимая, Иов — не только страдающий праведник, он ропщет, вступает в спор с Богом, обвиняет его, требует объяснений. Современному человеку с его формальной нравственностью особенно трудно постичь всю ситуацию — ведь в испытании Иова невинными жертвами становятся его сыновья и дочери, его семья, а ответы Бога напрочь разрушают человеческие моральные стандарты. Австрийский писатель Йозеф Рот, а вслед за ним Лев Шехтман, написавший пьесу по мотивам романа, переосмысляют историю Иова — и драматургия текста, уж чего скрывать, у них проигрывает библейской. Меньше философии, духовности и поэзии, больше быта, приземленности и повседневности. Роман, вышедший в 1930 году, проецирует библейский рассказ на историю еврейской галицийской семьи, эмигрировавшей в Америку накануне Первой мировой, оставившей последнего, поздно родившегося и больного ребенка на произвол судьбы, и повествование это весьма реалистично. И хотя режиссер ставит притчу, использует упрощенные, наивные театральные формы, все же груз бытового реализма без потерь преодолел только художник в своем ироничном решении. Верна в этом мире только смерть. Надгробия на площадке, старое еврейское кладбище — сама История, с нею, конечно, надо считаться, но и жить тоже как-то надо, и семья Менделя Зингера живет, приспособившись к «неудобству» вечности, в незримом присутствии предков. Могильные камни служат для самых насущных нужд — на них едят, пишут, спят, среди них гуляют и играют дети и пасутся замечательные, хоть и малочисленные, игрушечные «стада» понурых коз и овец. Вторая удача спектакля — представитель высших сил, юродивый, безмолвный Божий человек, управляющий стихиями (Александр Скуман). Он достает из холщовой котомки снег и ветер, осенние листья, сменяет времена года, он и патриарх с бородой, и клоун в рваном фраке, он всегда присутствует на сцене, но не реагирует на земные заботы людей. Во втором акте действие переносится в Америку, и на месте «основательных» надгробных камней вырастают «небоскребы», совсем неосновательные, почти картонные, почти упаковочные коробки с рядами дырок-окон. Козам и овцам, пасущимся теперь на их крышах, здесь комфортней, чем людям. Меламед (учитель) Мендель Зингер (Валерий Кухарешин) здесь, среди небоскребов, еще более потерян, чем на родине. Поднимает обрывки газетного мусора, внимательно читает… Как-то актер совмещает лубочность наивно-притчевого сценического языка с глубинным переживанием. В начале, пока он еще счастливый отец и муж, пока живы два старших сына, растет красавица-дочь, жена хоть и ворчит, но любит и любима, — все же просачивается тихо изнутри предчувствие страдания, неизбежность сомнения. Безусловно, это его роль, впрочем, про какую роль Кухарешина можно сказать «не его»? Потрясающая мизансцена финала: немощный старик, все потерявший, на коленях перед когда-то брошенным сыном — в позе рембрандтовского блудного сына. И в этой мизансцене боль целых поколений Блудных Детей — отцов, которые вместо хлеба могут дать лишь камень, учителей, у которых нечему научиться. Но, к сожалению, позитивные впечатления на этом заканчиваются. Серьезная тема, предложенная Шехтманом и уже пострадавшая от многословной инсценировки, входит в противоречие с эстетикой Молодежного театра. «Высоту» взял только Кухарешин, режиссерский импульс в процессе работы с Владимиром Бычковским и Сергеем Грицаем порастерял свою силу, и спектакль оказался неотличимым от ряда спектаклей Молодежного театра, в которых, как в Цветочном городе из книги Носова, не бывает ни смерти, ни трагедии и где любая драматургия, будь то Булгаков, Чехов или Шекспир, ставится как «Свадьба в Малиновке». Музыкальный руководитель каждые двенадцать минут включает гуцульскую (варианты — молдавскую, греческую народную или итальянскую музыку), чтобы снять психологическое напряжение, а балетмейстер при помощи пластики наглядно решает особо серьезные смысловые моменты.

Не хочется использовать «Иова» как повод для разговора о проблемах Молодежного театра, тем более что он — один из самых благополучных в городе, прочно занимает свою нишу, нацелен на определенную аудиторию, здесь всегда аншлаги, и поклонники вполне оправданно считают его единственным «не подделывающимся под настоящую жизнь». Однако мышление и рецептура Спивака отнюдь не универсальны, и в данном случае речь уже идет о производстве штампованной продукции, некоем «диктате» поверхностного взгляда. Актеры Молодежки, не работающие, в отличие от Кухарешина, с другими режиссерами, просто не в состоянии «выдать глубину», а Грицаю, несомненно талантливому и заслуженному балетмейстеру, наверное, пора подумать о собственном экспериментальном театре, ибо его опыты в драматических спектаклях уже переходят границу, как бы сказать помягче, — уместного. Во всяком случае, в «Иове» так и произошло. Попытка заменить танцами и легкой музычкой духовное событие вполне удалась.

Сцена из спектакля.
Фото В. Васильева

Февраль 2009 г

http://ptj.spb.ru/archive/55/spb-jam-55/vpraxe-ipeple/

Как воплотить на сцене время, если действие мгновенно перескакивает через годы и десятилетия? Но и такое чудо возможно!Режиссер Лев Шехтман (США) поставил спектакль «Иов», как драматическую поэму о любви, наполненную волшебной музыкой и танцами. Семейную сагу по роману Йозефа Рота уникально «разворачивает» в сценографии и Семен Пастух, лауреат театральной премии «Золотая маска».
В главной роли - народный артист России Валерий Кухарешин.
Начало в 19.00

http://www.metronews.ru/news_live/afisha_1322_avgusta/

Фото Вячеслава Смирнова