- Своим дебютом я считаю участие в спектакле самодеятельного коллектива "Синий мост" у Мариинского дворца, в ДК Володарского. В 1983 году режиссер К. Л. Датешидзе поставил пьесу Эрдмана "Самоубийца". Выбор материала для 1983 года был уникальным. "Самоубийцу" не играли даже в профессиональных театрах, поэтому на спектакль "Синего моста" народ шел валом. Но, по-моему, истинная уникальность нашего "Самоубийцы" - в удивительной организованности актеров, в том, что 17-20-летние ребята выкладывались на 100 процентов. Наверно, дело в том, что для всей команды этот спектакль был в каком-то смысле решающим. Сыгранные, молодые, одаренные актеры "Синего моста" считали, что эта постановка поможет им поступить в театральный институт, а Датешидзе позвал Кацмана посмотреть нашу работу, рассчитывая стать на курсе Кацмана преподавателем. В дальнейшем судьбы сложились по-разному. А что касается меня, то именно после "Самоубийцы", насколько я знаю, Кацман сказал про меня: "Вот этого мальчика я возьму". Так что, кто знает, как бы сложилась моя судьба без этой, не самой неудачной роли в моей жизни.

http://www.theatre.spb.ru/seasons/2_2_2000/9_debut/debut.htm

И, как обычно это и бывает, память потянула назад, к той первой роли, в которой я увидела Александра Строева — к спектаклю Григория Козлова «Преступление и наказание» Ф. М. Достоевского, поставленному в ТЮЗе им. А.А.Брянцева (1991). Григорий Козлов очень точно попал во время, поставив свой спектакль в разгар идеологических распрей не о философских обоснованиях вседозволенности и свободы личности, а о той тонкой вязи человеческих взаимоотношений, которая, в конечном счете, и определяет и философию, и идеологию, и нравственность, и еще многое, многое. И в подобной концепции не самый заметный персонаж Ф. М. Достоевского, Разумихин, приобретал очень важный смысл. Смысл, не уводящий от контекста размышлений писателя, а парадоксальным образом приближающий к нему.

Мы привыкли по-школьному противопоставлять Раскольникову Соню Мармеладову, воспринимая роман как противостояние истинной, природной веры «наполеоновской» идее. Здесь же, в спектакле Григория Козлова, Раскольникову, скорее, противостоял именно Разумихин, сыгранный Александром Строевым. Вопреки своей «значимой» фамилии, он жил не разумом, а любовью и нежностью. Он принимал эту жизнь такой, какая она есть, и если и хотел усовершенствовать ее, то не разделением человечества на категории, а любовью, в которую он верил, как в Господа Бога. Он просто и искренне любил Раскольникова (достаточно вспомнить, как внимательно и по-дружески любовно он слушал его, как брил, мыл и кормил своего Родю), любил всех окружающих, а потом внезапно как будто застывал на миг перед тем, как его буквально затопила любовь к Авдотье Романовне, Дунечке Раскольниковой.

Эта любовь заставляла его страдать, испытывать те чувства, которые прежде не были знакомы Разумихину-Строеву с его убежденностью, что все должны наслаждаться дарованной свыше жизнью и быть счастливы. Менялся его облик, отчетливее звучали в красивом голосе бархатистые интонации, суетливость уступала место некоторой замедленности. А потом наступал момент, когда Разумихин-Строев играл на виолончели: белая блуза, разметавшаяся грива спутанных волос, чуть опущенные углы рта и — пленительные звуки, в которых изливалось страдание, в которых пела тоска по любви, тоска по нежности, без которых жизни нет...

Это был очень неожиданный и сильный ход. Зрители ведь совсем не обязаны были знать, что Александр Строев закончил музыкальную школу по классу виолончели, но единодушно замирали, почувствовав, что внезапно перед ними оказался не только профессиональный артист, но и профессиональный музыкант, который сумел вложить в эпизод спектакля и тонкую иронию, и трагикомизм подлинного драматического артиста, и значительную музыкальную одаренность.

А потом был «Леший» А. П. Чехова того же Григория Козлова и Ивана Латышева в том же брянцевском ТЮЗе. Спектакль, выдвинутый на национальную театральную премию «Золотая Маска». «Леший» был высоко оценен в Ленинграде и в Москве. Почти в каждой из многочисленных рецензий отмечался интересный режиссерский дебют И. Латышева, замечательный актерский ансамбль, точное попадание в чеховскую эстетику, сценография Эмиля Капелюша. Спектакль был, действительно, незаурядным. Александр Строев сыграл в нем Федора Ивановича, натуру мечущуюся, нервную, пытающуюся быть разрушительной. Под маской бонвивана, уверенного в себе покорителя женских сердец, хамоватого и своевольного, Строев обнаруживает закомплексованного (если воспользоваться сегодняшним определением) человека, которому больше всего на свете хочется любви. Любви и нежности...

В спектакле театра «Фарсы» «Гамлет» (постановка Виктора Крамера) Александр Строев сыграл Лаэрта. Это тоже был, на мой взгляд, шаг к барону Тузенбаху, потому что в строевском Лаэрте более всего подкупали не воинственный дух и агрессивность, нередко этому персонажу свойственные в высшей степени, а те чувства любви к отцу, сестре, искренней расположенности и дружбы к принцу Гамлету, которые наполняли сердце отважного воина и будущего мстителя. Он и мстителем становился от того, что распалось самое главное для него в жизни — любимая семья. И трагизм заключался в том, что убить он призван был того, кого тоже любил. Этот внутренний слом, это перерождение счастливого юноши в орудие мести Лаэрт-Строев переживал глубоко и сильно.

От роли к роли Александр Строев становился все более и более интересным и значительным. Оттачивался профессионализм, углублялось человеческое содержание, что всегда видно в хорошем артисте. Какие-то его роли, сыгранные на разных сценах, в кино и на телевидении, я не видела, но, полагаю, мне повезло: довелось увидеть все-таки те, в которых раскрывалось нечто очень важное, свидетельствующее о серьезном и глубоком даровании, о возрастающем мастерстве.

В этой связи надо припомнить художественный фильм «Первое мая» (режиссер Михаил Баркан), почему-то прошедший довольно незаметно для широкого круга зрителей. Впрочем, вполне допускаю, что эта лента, увиденная неожиданно, когда телевизор был включен просто от усталости и для фона, попала под настроение — не профессионально, а просто по-человечески, потому что речь в ней шла об истории страны через историю семьи и нескольких друзей семьи. Первомайские демонстрации разных десятилетий отчетливо запечатлели не только состояние общества, но и меняющиеся идеалы поколений, драматическое и вечное непонимание отцов и детей. Сама идея этого фильма была поистине блистательной не только для того времени, когда «Первое мая» вышло на экран (2001), но и для дня сегодняшнего, когда мы медленно и не скажу, чтобы верно возвращались к некоему новому переосмыслению произошедшего в ХХ столетии. Как тонко и точно подметил некогда замечательный писатель Дон Аминадо: «Счастливые поколения занимаются шведской гимнастикой, несчастные — переоценкой ценностей». Что поделаешь, если на нашу долю постоянно выпадает именно это?..

Тогда, на переломе веков, все происходило бурно, эмоционально, с естественным перехлестом, потому что слишком много всего обрушилось на нас. Сегодня обо всем можно думать и рассуждать уже более спокойно и мудро. Но это — мысли после свежего просмотра ленты. Вернее, диска, на котором запечатлено «Первое мая». То, первое чувство было сильным во многом благодаря Александру Строеву, сыгравшему Виктора — сначала юного фарцовщика, потом благополучного бизнесмена. В первом эпизоде его появления на экране, когда в том подъезде, где, начиная с 1934 года, его дед и друзья деда собирались выпить после первомайской демонстрации, а четырехлетний будущий отец Виктора смотрел на них и впитывал все, о чем они говорили, Виктор не уверен в себе, зажат, в нем совершенно зримо борются идеалы отца с идеалами нового поколения. Но именно здесь он и принимает решение жить иначе. А дальше, от эпизода к эпизоду, он будет все более и более уверенным в себе — и так до самого конца, когда в его идеально выстроенной квартире окажется, словно бельмо на глазу, то самое окно и тот самый подоконник, снятые из разрушенного подъезда разрушенного дома. Словно бельмо — и словно живой, сильный, эмоциональный знак преемственности поколений, памяти и преданности тем, кто жил и верил до тебя. Даже если ты и живешь иначе, и веришь совсем в иное. И еще знак позднего понимания многих вещей. И еще знак одиночества, которым от рождения наделены те, кто хочет жить, «чтоб мыслить и страдать». Даже если их бытие сложилось внешне вполне благополучно...

В Молодежном театре на Фонтанке, куда Александр Строев пришел не только по приглашению Семена Спивака, но и по собственному большому желанию (в одном из интервью артист сказал, что стремился именно сюда, поскольку считает театр на Фонтанке лучшим в Петербурге), он сыграл значительно меньше, чем мог бы. Хотя в его «послужном списке» есть Лариосик в «Днях Турбиных» М. Булгакова (постановка С. Спивака) — трогательный юноша, попавший в дом с кремовыми шторами и прикипевший к нему, видимо, навсегда, потому что где еще сможет он найти столько любви и нежности, того, без чего жизнь теряет смысл. Лариосик Александра Строева как будто мужал от эпизода к эпизоду, из беспомощного мальчика, маменькина сыночка, прорастал будущий мужчина. И это было радостно и очень грустно.

И был невероятно забавным Тони в «Ночи ошибок» Голдсмита (постановка Михаила Черняка) — вот где зрители и критики в полной мере оценили комедийное дарование Александра Строева. Пожалуй, именно после «Ночи ошибок» и спектакля Семена Спивака «Касатка» А. Н. Толстого Строев почти единодушно был признан любимцем питерской критики. Он был для них словно балованое дитя, которого холили и лелеяли едва ли не в каждой статье. Случилось так, что «Касатка» продержалась в афише театра по сей день, но сегодня этот спектакль приобрел совершенно иные черты, иной смысл, иное звучание. Тогда, почти десять лет назад, он был не Бог весть какой замысловатой историей о том, как неустроенные люди неожиданно нашли свое счастье — милая комедия, в которой раскрывается, в сущности, та же «квадратура круга», только дореволюционная, а потому окрашенная мягким юмором и столь же мягким стремлением к счастью. Александр Строев играл Илью Быкова превосходно — с юмором, с необходимой долей страсти, с очень смешными и точными реакциями на князя Анатолия (Михаил Черняк), тетушку Варвару (Татьяна Григорьева), свою невесту Раису (Зоя Буряк)... Это была хорошая, профессиональная работа, раскрывающая возможности артиста достаточно многопланово.

Но вот прошли годы. И увиденная сегодня «Касатка» — совершенно иной спектакль, вызывающий другие, невеселые мысли и ощущения. Как и прочие герои, Илья Быков стал старше и именно это обстоятельство определило тот характер, что явлен в сегодняшнем спектакле. Пригашенная в душе, но ни на миг не забытая прежняя страсть к Касатке, прорывается чем неожиданнее, тем сильнее, страшнее. И совершенно ясно, что ничего светлого и радостного в будущем этих двух людей никогда не будет. Илья не простит ей прошлого, как она не простит ему готовности к свадьбе с заурядной, простенькой Раисой. В душе Ильи будут бушевать бури, которые очень скоро, всего через год сольются с историческими бурями — пьеса написана Толстым за год до революции, и как сложится судьба этих героев, нам печально известно. Тем более — если думать именно об Илье Быкове, чьи происхождение и образ жизни изначально находятся в трагическом противоречии. И вот эта драма, на пороге которой находится Илья Быков, почему-то особенно приковывает к себе внимание — на героя Александра Строева сам артист, а следом за ним и мы, зрители, смотрим через призму тех событий, которые уже на пороге...

Очень сильная, очень яркая роль, выковавшаяся, по сути, только с годами... Может быть, именно от «недозагруженности» артиста потянуло в кино, на телевидение, а затем и к телевизионной режиссуре. О его кино-телеработах я судить не берусь по причине того, что крайне редко смотрю что бы то ни было по телевизору — особенно сериалы. На них никогда не достает ни времени, ни терпения. Хотя вполне допускаю, что и там он работал серьезно и ответственно — Строев высокий профессионал, поэтому не может позволить себе откровенной халтуры. Из фильмов, кроме «Первого мая», я видела ленту «Столыпин. Невыученные уроки», где Александр Строев сыграл одну из интереснейших и загадочнейших исторических личностей — Евно Азефа. Сыграл крупно, так, что вызвал живейший интерес к Азефу, к самому подобному складу личности и характера. Как проявляется человек в определенных исторических обстоятельствах? Что диктует ему нормы нравственности и свершение того или иного поступка? Кажется, Строев прочитал свою роль между строк, наполнив ее основательным знанием жизни Азефа не как широко известного провокатора, а как живого человека, пытающегося встроиться в систему, найти себя в сместившейся с привычных ориентиров реальности. Человека закомплексованного, вышедшего из-за черты оседлости, всеми силами пытающегося найти точки опоры в жизни... Александр Строев и ставил на телевидении — две из восьми серий фильма «Госпожа Победа», сериал «Игра он-лайн», который так и не вышел на экраны, хотя посмотреть его было бы интересно — ведь в одной из главных ролей Строев уговорил сняться Семена Спивака. И, наконец, произошло то, что неизбежно должно было произойти. В руки Строеву попала пьеса Александра Радовского «Король и принц, или Правда о Гамлете», написанная в начале 70-х годов ленинградским драматургом, вскоре уехавшим в Израиль, и опубликованная в Петербурге несколько лет назад. Спивак благословил артиста на постановку, работа началась. Сегодня те, кто читал пьесу А. Радовского, могут оценить литературные усилия и способности Александра Строева — он существенно переработал пьесу, сократив некоторые монологи, впустив в свой спектакль «воздух Шекспира», переосмыслив многие моменты, которые не прозвучали бы сегодня столь современно. И он работал в том русле, в котором ставятся и живут спектакли Молодежного театра — в напряженности мысли, в поиске нравственных ориентиров, в непрерывности традиции... Кстати, о традиции. Если вспомнить, пьеса А. Радовского появилась примерно в одно время с различными версиями прочтения шекспировского «Гамлета», из которых наибольшую известность снискали «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» Тома Стоппарда и «Убийство Гонзаго» Недялко Иорданова. Версия — вообще штука очень заманчивая! Как это увлекательно — переосмысливать хорошо знакомый сюжет, выискивая в нем все новые и новые возможности. В конце концов, и Шекспир создавал своего «Гамлета» как версию известного сюжета, ставшего уже почти легендой. На стыке 60-70-х годов ХХ столетия многим драматургам показалось важным посмотреть на старую историю новым взглядом, взглядом из совершенно иных времен. Была и некая, если можно так выразиться, «русская традиция» — она началась со статьи И. С. Тургенева «Гамлет и Дон Кихот», продолжилась гамлетизмом чеховского Иванова, персонажей Серебряного века, потом, оборвавшись на время, возродилась в переводе Иосифом Бродским пьесы Тома Стоппарда, прозвучала сильно и ярко в стихотворении Давида Самойлова «Оправдание Гамлета». Не могу отделаться от ощущения, что пьеса Александра Радовского каким-то образом связана со строчками этого стихотворения:

Но, когда клинок занесен,
Гамлет медлит быть разрушителем
И глядит в перископ времен...
Гамлет медлит. И этот миг
Удивителен и велик.
Миг молчания, страсти и опыта,
Водопада застывшего миг.
Миг всего, что отринуто, проклято,
И всего, что познал и постиг.

Вот об этом — спектакль Александра Строева, в котором он блистательно сыграл роль Клавдия.

Может быть, именно поэтому пьесой восхищались Иосиф Бродский и Александр Володин, знавшие ее, потому что, практически, все интерпретации и версии все-таки оставляли в неприкосновенности самого Гамлета как образ абсолютно сложившийся и устоявшийся. Здесь же, и, полагаю, это более прочего заинтересовало Александра Строева, Гамлет — отнюдь не мститель, готовый все сокрушить на своем пути (не случайно он говорит Гертруде, узнавшей об убийстве и потребовавшей мести, что отец его не оживет от того, что он отомстит Клавдию), а Клавдий — отнюдь не закоренелый злодей и сладострастник. Он прошел мучительный, горький путь длиною в двадцать лет, прежде чем решился убить брата и получить женщину, о которой грезил с юности. И то, что он соблазняет Офелию, не более, чем попытка «догнать» молодость, продлить ее — естественная и, по сути, совершенно не нужная попытка стареющего мужчины, но никак не очередное злодейство...

В спектакле Александра Строева Клавдий — бывший Гамлет, а Гамлет — в каком-то смысле будущий Клавдий. Другое дело, что он никогда им не станет. Не сможет. Потому и погибает в финале. Андрей Шимко играет Гамлета, кажется, на абсолютном пределе, хотя все эмоции «убраны» в глубину. Как, впрочем, и у Клавдия. Поэтому, наверное, так интересно наблюдать за Шимко и Строевым в моменты пауз, в моменты напряженного переживания, внутреннего прихода к тому или иному решению.

Великолепна сцена «Мышеловки», воссозданная Строевым в спектакле. Увидев и «узнав» убийство, Клавдий бросается к артисту со словами: «Лекаря, лекаря!..» и, прижав к себе голову отравленного Гонзаго, с обезумевшим взглядом душит его... К сожалению, нет возможности подробно написать об этом спектакле, не принятом многими петербургскими критиками (особенное недовольство вызвал Горацио-самурай, очень точно сыгранный Петром Журавлевым, но почему-то никто не задумался при этом об оригинальном и весьма любопытном доведении Строевым до абсурдной логики идеи верности и служения, а также столь необходимой в моменты осмысления внутренней сосредоточенности, что присуще едва ли не только японцам). Для меня этот спектакль очень важен своей невымышленной современностью — миг осмысления, миг, когда человек замирает не в нерешительности, а в попытке понять, осознать, быть может, и составляет сегодня некую насущную необходимость, которую Александр Строев по-человечески, личностно угадал и по-актерски, по-режиссерски воплотил. Возможно, с какими-то совершенно естественными перехлестами и «недохлестами», но он сделал это, поставив спектакль, от которого невозможно отделаться, который постоянно вспоминается, тревожит, заставляет думать. И происходит это от того, что Строев «распахнул» свой замысел — в разные эпохи, в пространство мысли, воспоминания, в пространство вариативности того, что было и что могло быть, которое — куда от этого деться? — неудержимо влечет к себе каждого...

Александру Строеву надо много играть. В этой фразе нет никакого упрека Семену Спиваку — его труппа поистине коллекционна, очень трудно выстроить репертуар так, чтобы все были постоянно заняты. Но Строев находится сегодня в той профессиональной форме, которая может позволить ему очень и очень многое. Его режиссерский дебют — очевидное тому свидетельство.

Думая об артистах, пытаясь объяснить, чем тот или иная захватили, заворожили нас, мы имеем в виду то внутреннее наполнение, ту духовность, те силу и обаяние подлинной личности, которые ощущаются в человеке-творце в каждой роли, заставляя через сценический образ увидеть и узнать живые черты человека. Не случайно в нашем словаре появились такие слова, как «харизма», «магнетизм» и прочие, прочие... В сущности, все они говорят о том же, о чем говорил некий советский поэт, рассуждая в своем стихотворении о красоте: «Сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?»

Вот этот образ мерцающего огня, на мой взгляд, точнее многих других передает то, что влечет нас к артисту ли, режиссеру, художнику, музыканту. Огонь мерцает и завораживает — он может погаснуть, оставив лишь сноп искр, но может вспыхнуть так сильно и ярко, что и нам доведется сгореть на нем...

Наталья Старосельская
Журнал "Страстной бульвар, 10", №1-111, 2008 г.
http://www.strast10.ru/node/67

28 сентября

http://www.5-tv.ru/forum/category/119/

Билеты непосредственно в кафе и театральных кассах "СОФИТ" ( 400-500 руб)