Как уживаться с лицедейством. Не заразиться тщеславием и себялюбием. Совместить веру в Бога и театр…
Об этом и многом другом – в интервью с актрисой Молодежного Театра на Фонтанке Надеждой Рязанцевой.

Со сцены – в жизнь, и обратно

- Я представляю себе профессию актёра образно – человек выходит из себя и пускает кого‑то другого. Часто – гораздо более порочного, чем он сам, потому что сцена театра светского, как правило, отображает время, все его недостатки и играет на человеческих страстях. Не рождает ли это внутренний конфликт?

– Наверно мне повезло, потому что я редко играла роли, которые бы противоречили моим принципам, как человека верующего. Не притягивала к себе некую сущность извне. Большинство ролей, которые я играла, – были сотворены из моих личностных человеческих качеств. Сотканы из меня самой. Кончита в «Юноне и Авось» – это тема любви, Хари в «Солярисе» – тоже жертвенная любовь. Собственно, этот спектакль стал для меня судьбой, потому что Криса играл мой будущий муж. И наши чувства были унесены со сцены в жизнь… Либо получается по‑другому. Если роль «не моя», то она становится моим собственным исследованием другого человека в других обстоятельствах. Например, мы ставили спектакль «Упырь», и мне досталась, так сказать, упырша. Я хорошо помню – в первый момент почувствовала жуткое неприятие, невозможность существования в этой роли. Желание отказаться.
Потом подумала – ведь можно отнестись к этому как к исследованию подобных явлений.

– Наверно вспомнили Гоголя, который достаточно красочно и правдиво описывал аналогичное?

– К тому же это тоже прекрасный автор, Алексей Толстой. И классическая история упыря достаточно хорошо решалась через юмор. Поневоле заставляла задуматься, – где ты находишься, кто рядом с тобой, и я не почувствовала, что теряю себя.
Или роль сестры жены маркиза Де‑Сад, в одноимённой пьесе Юкио Мисимы «Маркиза Де‑Сад». Мне приходилось играть очень непростые отношения с маркизом, но я всегда думала о том, что на этот спектакль придут и совсем юные девушки. Они посмотрят и поймут, что в жизни не всё так просто и что в погоне за удовольствиями можно впустить в свою жизнь очень серьёзные проблемы.

– Надежда, Вы взрослый, состоявшийся в профессиональном плане человек. Но это сегодня. А если взглянуть назад?

– В Ленинграде я оказалась по воле Божией, приехала сюда из провинции. И мне казалось – раз я в театре, да ещё, в Академическом театре Комедии, значит, будет работа, будут роли. Но театр огорошил меня своей спецификой. Нужно было себя заявлять, пробиваться, а я впала с моим не пробивным характером в состояние депрессии. И в этот период совершенно перестала понимать, где белое, где чёрное. Потерялась. Я жила на улице Маяковского, просыпалась под звуки колоколов, о церкви задумывалась, но совсем её не знала. Наступил такой серьёзный момент, когда я однажды вышла из дома на улицу и подумала – куда мне? Нева – налево. Храм – направо. Я выбрала храм. Была вечерняя служба. Я помню очередь к батюшке в Спасо-Преображенском соборе, себя в ней. Помню, как священник поставил мне маслицем крестик на лбу. И упавшую пелену с глаз, как просветлело в голове, как возрадовалась душа. Жизнь представилась в совершенно другом свете, и моё место в ней тоже. С тех пор я стала ходить в храм постоянно.

«Хорошие люди нужны везде, в театре – особенно»

– И наступил период чудес?

– Я бы не сказала об этом именно так, была обычная жизнь, с поисками своей темы. Меня заметил режиссёр Лев Стукалов. Он тогда ставил «Юнону и Авось» в рок-театре, искал Кончиту. Тема жертвенной любви на тот момент была исключительно моей темой, мне не нужно было ничего играть. Спектакль получился. Дальнейшим развитием этой темы стала роль Хари в «Театре на Литейном». Мы с Александром Рязанцевым, игравшим роль Криса, поженились, родили сына. Потом начался период безвременья – конец 80‑х – 90‑е годы. Зритель перестал ходить в театр. У меня был маленький ребёнок на руках. И никакой проблемы выбора – семья или сцена, потому, что я уже знала, все приоритеты должны быть на стороне семьи.

– Тем не менее, Вы почему‑то сменили театр…

– Наступил кризисный момент. Но Бог каждого человека ведет таинственно, и подобные состояния – это всего лишь возможность уйти в другую плоскость. Всё изменить в жизни и таким образом перейти в новое качество. Обрести
новые условия существования, новые возможности творчества. Однажды я попала в Молодёжный театр на Фонтанке на «Грозу». И сразу почувствовала – это театр душевный, позитивный, что во главу угла здесь ставится принцип – дать людям силы жить! Когда я подошла к главному режиссёру театра Семёну Спиваку с благодарностью
за прекрасную постановку «Грозы», тут же получила от него предложение перейти в Молодёжный. С радостью сделала этот шаг. Очень символично, что мне в тот момент было 33 года, Христов возраст, время менять жизнь. Я с удивлением узнала, что оказывается Спивак видел и мою Хари, и мою Кончиту, и вообще внимательно наблюдал за моим творческим путем и тоже чувствовал во мне что‑то близкое своему театру.

– Но для Молодёжного Театра на Фонтанке 90‑е годы тоже были непростыми?

– Да, это было затишье театральной активности, время, когда появлялась всего одна премьера в два года, Семён Спивак то уезжал, в Москву, то возвращался. Но у меня была своя богатая внутренняя жизнь, я видела, что Господь меня определил. Я растила сына, ходила в храм, иногда говорила священнику: «Какой ужас, батюшка,
я актриса». И получала неизменный ответ: «Хорошие люди нужны везде, в театре – особенно. Раз Вам Господь ничего больше взамен не предлагает, выполняйте своё предназначение, отрабатывайте Богом данные таланты».

– Таланты?..

– Именно во множественном числе, потому что я к этому моменту активно занялась преподаванием в театре лечебной хореографии (сказалось и моё хореографическое образование). Началось всё с нескольких моих подружек, потом выросло в группы. Именно в этом я почувствовала свою полную реализованность в плане помощи людям. Потому что видела, заброшенное тело создает много проблем для души. Дворяне не зря учили своих детей ходить с прямой спиной, держать осанку. Мы же эту классическую культуру потеряли, и в результате, получили множество проблем: от остеохондроза до рано возникающего слабоумия. Я заметила, стоит человеку распрямиться,
во‑первых, ему уже неудобно ходить сгорбленным, во‑вторых, мир видится иначе. Ведь если человек гнётся к земле, то ему и неба не рассмотреть. А распрямляется – и духовные вопросы вырастают. Шутка шуткой, а человек действительно начинает ощущать собственное тело, как храм Божий.

О подмене понятия любовь

– И всё‑таки, Надежда, что Вы в театре не принимаете категорически?

– Мне сложно ответить на этот вопрос. Потому что театр, таков каков он есть. И мне его не переделать. Я могу от себя чего‑то требовать, от театра – нет. Могу сказать только о том, что меня в современных театрах огорчает. Это отсутствие желания сеять разумное, доброе, вечное. Потому что коммерциализация, потому что зритель хочет развлечений, спектакли превращаются в шоу, уходит нравственность. Для меня это вообще и не театр уже.

– Это всё из‑за денег, из‑за необходимости выживать?

– И из‑за них, и из‑за отсутствия культуры, которая изначально должна быть в людях, воспитания, которое даёт нравственные ориентиры, объ-ясняет, что хорошо, что плохо, что можно, что нельзя. А когда всё на потребу?!. Театр очень зависим от людей. А люди таковы, каково общество. Они болеют всеми его болезнями. В результате, театр сегодня ориентируется в сторону усиления эмоций, которые подкрепляют страсти, раздирающие общество.

– Это очень страшно, когда на сцене те же страсти, которые бушуют в жизни. Потому что ненормально для души.
И даже если человек не ходит в церковь и не задумывается над своим внутренним устроением, он всё равно устаёт
от всего этого…

– И иногда перестаёт бывать в театре. Но к счастью меня Бог миловал в отношении подобной работы, потому что наш театр можно назвать не духовным конечно, но душевным – однозначно. А прорывы в духовные сферы – это всегда очень сложно, вести туда весь театр сложно, жёстко отбирать пьесы, отбирать актёров.

– Вы играли Кончиту, играли высокие чувства, высокие отношения. Были поставлены
этой ролью выше реальности, которая уже стремительно меняла ориентиры и в этой сфере… А что сейчас?

– Сейчас очень силён аспект чувственности, и он настолько гипертрофирован, что происходит подмена понятия любовь. Я еще застала остатки того ТЕАТРА, пусть кондового, пусть советского, но без этого сегодняшнего болезненного интереса к телесной, чувственной основе. Чистая любовь, ставящая совершенно иные акценты
сегодня – крайне редкое явление. Мне очень грустно, потому что на этом воспитывается поколение.

– И многие люди сегодня признаются, что вообще не способны любить…

– Как людям верить в любовь, если таковая на их жизненном пути не встречалась. А достойных образцов искусство
не показывает. И жизнь их даёт нечасто.

– Вы считаете, что театр призван воспитывать человека?

– Нет, это скорее удел педагогики. Театр может лишь направить человека. Ведь мы все так или иначе реагируем
на чей‑то эмоциональный опыт и задумываемся над собственными проблемами. Искусство через сопереживание направляет зрителя в нужную сторону.

Пирог семейной жизни

– Что Вы можете сказать о современной драматургии?

– Молодое драматургическое поколение – очень депрессивное. Мой сын, студент отделения режиссуры Театральной академии пытался найти хорошую молодёжную современную драму. И не сумел, сказал, что это невоз-
можно, всё больное. Видимо, речь идёт о серьёзной деформации Богом данной человеческой природы в современной среде.

– А как Вы сына воспитывали – белой вороной?

– Сашу «клевали» в обычной школе, во дворе. Непохожий на всех, он был как красная тряпка. Его провоцировали
на драки, мы меняли школы. Но всё равно я, кроме своих бесконечных молитв, ему ничем помочь не могла. Всё прекратилось только тогда, когда он попал в философско-богословскую школу при Институте философии и богословия. Вот туда он со своей индивидуальностью и православным воспитанием вписался прекрасно. А мы
с мужем вздохнули и «увидели небо в алмазах». Это было три года счастья, я провожала сына
в школу и не чувствовала страха. Да и сам он бегал туда как на праздник и раскрылся во всех своих способностях. Правда, в Театральной академии он столкнулся с теми же проблемами.

– Надежда, Ваш муж Александр Рязанцев – актёр Театра на Литейном. Мужчинам актёрам воцерковиться всегда
сложнее. Но тем не менее вас часто можно видеть в храме иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» вместе.
Так было всегда?

– Александр всегда с уважением относился к моей вере, хотя долго не воцерковлялся сам. Мы вместе уже двадцать лет и пережили очень сложные ситуации. Ведь актёрские семьи очень трудные семьи. Они эмоциональные, взрывные, если нет внутренних духовных установок на терпение, смирение, то семьи
распадаются. То, что я ходила в храм, меня удерживало в критические моменты от резких шагов. Если мне священник говорил «потерпи», я безоговорочно слушалась, терпела, и всё складывалось. Три года назад
мы повенчались в Скорбященском храме, сейчас вместе причащаемся, семейная жизнь перемололась и получилась мука, из которой печется очень приличный пирог.

– То есть, главное – не давить?

– Нельзя этого делать, особенно в отношении людей творческих, эмоциональных. Мне сын в 15 лет сказал: «Мама, не дави, я должен сам выбрать!» И он выбрал, по внутренней стойкости сейчас даёт мне фору. Меня не хватает, что бы после вечернего спектакля полностью прочитать вечерние молитвы, а он молится, как положено, даже если
очень устал. Я тихо радуюсь.

Необычный храм

– Мало выбрать храм, очень важно найти «своего» священника. Это одна из основных проблем в нынешней духовной жизни многих людей…

– Настоятель нашей Скорбященской церкви о. Вячеслав Харинов имеет прекрасное образование, он человек необычайной глубины, свободно говорит на многих языках, что особенно нравится моему сыну. Сам он в прошлом профессиональный музыкант, а это значит, умеет понимать творческих людей, и их мир ему близок. Он очень меня поддерживает, когда говорит: «Если мы приумножаем добро, то мы служим добру. Если зло, то служим злу. А то, что добро, то богоугодно, и театр тоже может быть богоугодным». У нас очень необычный храм, на службах можно увидеть многих известных актёров, музыкантов и, конечно, я могу воспринимать всё это как Божий подарок. Мы оказались здесь очень банально – просто, шли и зашли…

– Год назад отец Вячеслав даже освятил Ваш театр?

– Театр освящается уже дважды. Первый раз это случилось 15 лет назад, когда ставилась «Гроза». Спектакль буксовал, не шёл. Стали говорить о том, что Александр Островский всё‑таки автор верующий, пригласили священника, ситуация преломилась. Два года назад Семён Спивак начал ставить Дон Кихота, и опять тоже самое. О. Вячеслав был встречен в театре с доверием. Я помню тот день, мы ходили за ним следом, подпевали, крестились. Сейчас у нас в театре на специально отведённом для этого месте стоит дивная икона Божией Матери.
В июне, наконец‑то, выходит спектакль «Дон Кихот», в котором я играю роль Антонии, племянницы Дон Кихота.
После освящения многие наши актёры стали окормляться в Скорбященской церкви, которая стала для них маячком что ли. Второй режиссёр Мария Староверова вымолила себе здесь ребёночка, Роман Агеев крестил дочку Марфу. Наша актриса Марина Ордина брала благословение на брак.

– Кому в театре проще мужчине актёру или женщине актрисе?

– Думаю мужчине. Он цельнее, физически крепче, ему легче сконцентрироваться, перед ним не стоит вопрос семьи, детей так, как перед женщиной. Которая, жертвуя собой ради профессии, теряет Богом данное предназначение. Впрочем, меня эта чаша минула…

Беседовала Светлана Аксенова
СПб церковный вестник "Живая вода" №7 (102), июль 2008 г.
http://aquaviva.ru/files/journal/voda_2008_07.pdf