Новости и мультфильмы - вместо кофе и сигарет. Эту среду мы встречаем вместе с заслуженным артистом России Сергеем Барковским. Каждый день он начинает с просмотра новостей. Журналисты возвращают меня из грёз в реальность - объясняет актер. Если же реальность оказывается не слишком радужной, перед выходом из дома Барковский смотрит ещё и какой-нибудь добрый мультфильм. По утрам совам непросто вернуть себе работоспособность - шутит Сергей, а сложнее всего разбудить голос. Дыхательная гимнастика и скороговорки перед озвучиванием роли просто необходимы. Бывает, между вечерним спектаклем и утренней съемкой, поспать почти не удаётся. Тогда нужны крайние меры - настроиться на новый рабочий день помогает только хулахуп. Сейчас Барковский работает одновременно над двумя сериалами, но театр не оставляет. Сцена помогает поддерживать актёру форму - говорит Сергей - ведь зритель совсем близко. Правда, спектакли - это своего рода хобби, а кино - работа, которая приносит деньги.

Здесь можно посмотреть этот ВИДЕОСЮЖЕТ

Обычно интервьюеры не только из Санкт-Петербурга, но и из многих других городов начинают свою беседу с Сергеем Барковским с того, что он — обладатель трех красных дипломов. Оно, конечно, хорошо, но вряд ли артист видел своей целью собрать своеобразную коллекцию: по первому образованию он философ, по двум другим — режиссер и актер. Как это сочетается в нем? Как-то удивительно органично. Кажется, владение логикой (одной из основ философии) помогает Барковскому глубоко ощущать самые разные характеры своих персонажей, создавая целую галерею таких разных, ни в чем не похожих друг на друга людей. Кроме того, в одном из интервью он выразился по этому поводу достаточно определенно. Отвечая на вопрос, зачем он поступил на философский факультет Ленинградского университета, Барковский сказал: «Тогда я думал, что там смогу найти ответы на вечные вопросы. Но это оказалось не так просто... Решил искать, но уже не в чужих мыслях и не в опыте других людей, а в себе».

Это очень важное признание, оценить которое в полной мере возможно, наверное, только тогда, когда перебираешь в памяти сыгранные Сергеем Барковским роли. И для этого вовсе не обязательно припомнить все-все-все, тем паче, что это — практически невозможно. Барковский играет так много, что трудно найти счастливцев, видевших этого артиста во всех его работах.

К сожалению, многого и мне не довелось видеть, а просто перечислять, что сыграно им — не имеет смысла. Мне интереснее и важнее рассказать о тех ролях, которые сыграны на сцене Молодежного театра на Фонтанке, где Сергей Барковский служит, не меняя его ни на какой другой. И это несмотря на то, что критики порой с некоторой долей ехидства подмечают: вряд ли есть в Санкт-Петербурге театр, в который не ступала бы нога Барковского...

Здесь, на Фонтанке, в крепком, замечательном содружестве с Семеном Спиваком, родились такие образы, как Абрам Желтухин в «Касатке» А. Н. Толстого, инфант Карл в «Жаворонке» Ануя, Алексей Турбин в булгаковских «Днях Турбинных», доктор Иван Романович Чебутыкин в «Трех сестрах» А. П. Чехова. Здесь же у других режиссеров Сергей Барковский сыграл герцога Болингброка в «Стакане воды», мольеровского Тартюфа, поставил детскую сказку «Волшебный полет над Багдадом».

Для меня, как я уже говорила, особенно дороги роли Сергея Барковского в спектаклях Семена Спивака — каждую из них я видела по несколько раз и могу свидетельствовать: в них актер раскрывается наиболее полно и интересно, в них ощутима прочная связь Актера и Режиссера, нашедших друг друга, что, как все мы знаем, совсем не так просто.

Абрам Желтухин. Маленький человек, приживал — не приживал, а так, прибившийся к князю Анатолию и Касатке и от всей души полюбивший их, таких неприкаянных, таких неустроенных в жизни. Он ложится к ним в постель, и они, укрывшись одним одеялом, грезят о каком-то счастливом будущем, а он, кажется, мечтает лишь об одном — об уюте, о доме, в котором ему будет наконец-то хорошо и спокойно. Пусть хотя бы на время, не навсегда, но как было бы славно передохнуть от жизненных бурь и неурядиц среди родных людей, к которым прилепился душой. Мягкая улыбка, добрый свет глаз, чуть воркующие интонации — Абрам всех готов примирить и успокоить, такова уж его природа. Казалось бы, ничего особенного Сергей Барковский здесь не играет, но давайте всмотримся внимательнее, и невольно в памяти вспыхнет строка о том, что «человечество живо одною круговою порукой добра». Абрам Желтухин — персонаж отнюдь не проходной, без него, без его доброты и терпимости было бы совсем трудно героям в общем-то незамысловатой истории, сочиненной А. Н. Толстым за год до того, как грянула Великая Октябрьская революция. Сегодня (а спектакль идет уже десять лет) в «Касатке» особенно отчетливо звучат именно эти ноты приближающегося катаклизма, который ничтоже сумняшеся сметет этих людей с привычных, уютно обжитых мест и унесет куда-то далеко, скорее всего, за пределы России. И, скорее всего, именно туда и отправятся Абрам Желтухин и Варвара (Татьяна Григорьева), нашедшие друг в друге успокоение от бурь житейских. В финальном прощании Желтухина с Варварой — долгом, повторяющемся, когда совсем не хочется прощаться, — слышатся такие волнующие, такие человеческие нотки невозможности расставания, что комок застревает в горле. Нет, он не играет в любовь, этот маленький человек, он жаждет найти пристанище — вот и все...

Алексей Турбин. Увидев впервые Сергея Барковского в этой роли, я навсегда уверовала, что именно таким и был этот булгаковский герой: сдержанным, интеллигентным, бесконечно любящим свою семью и свой дом с кремовыми шторами и уютным абажуром, бесконечно преданный идее служения своей родине, России. Честный, прямой, страдающий от цепи предательств и оскорблений российскому трону, видящий ценность жизни в верном служении.

Он мало говорит, больше сидит с книгой, но вдруг взглянет на Елену (Екатерина Унтилова), на Николку (Владимир Маслаков) исподлобья, и во взгляде его прочитаются отчетливо все те мысли и чувства, которыми обуреваем Алексей Васильевич Турбин — старший брат, опора и поддержка семьи, дома Турбиных. А какой неприкрытой ненавистью вспыхнет его взор в момент прощания с Тальбергом (Петр Журавлев): «Жену не огорчать!..»

В премьерных спектаклях Сергей Барковский играл именно Тальберга. Мне, к сожалению, не довелось видеть его в этой роли, но, полагаю, актер нашел для нее интересные, нешаблонные краски. Особенно, вероятно, в том финале, который придуман Семеном Спиваком, как нередко у него это бывает, «поверх текста».

Изгнанный из дома, понявший, что здесь он никому не нужен, Тальберг не уходит в снежную ночь, а присаживается на ступеньки где-то сбоку. Он сидит здесь неприкаянный, человек, которому просто некуда пойти, а в это время в комнате пьют шампанское и размышляют о той новой жизни, которая уже на пороге. Наверное, невероятно любопытно было наблюдать за Сергеем Барковским в этот момент!..

Но теперь, когда он играет Алексея Турбина, Сергей Барковский становится подлинным центром спектакля — к нему словно стягиваются невидимые нити, он становится центром не только дома, но и своего круга — не случайно и Студзинский (Роман Нечаев), и Мышлаевский (Валерий Кухарешин) не просто уважают, но бесконечно любят его, стремятся всегда и во всем быть рядом с Турбиным.

Иван Романович Чебутыкин. Стареющий доктор, который давно уже все забыл (излюбленный мотив А. П. Чехова!) не только в своей профессии, но и в культуре — ничего, кроме газет, не читает, ничем не интересуется, отделываясь одной фразочкой: «Не все ли равно!..» Единственное место, которым он дорожит — дом Прозоровых. И здесь дело не только в давней, молодой любви к их матери, но и нежность к трем сестрам: Ольге, Маше, Ирине. Ими он давно уже воспринимается как некая часть обстановки — комод или шкаф, на него привыкли не обращать внимания, а он любит, любит и хочет, чтобы про его любовь знали. Когда на именинах Ирины он вносит дымящийся самовар и говорит о том, что дороже этих трех девочек нет ничего в его жизни, никто не слушает Ивана Романовича, а от дыма, наполнившего гостиную, спешат убежать в верхние комнаты. Он произносит свой монолог, не видя, что остался один и никто не слышит его, а когда понимает это, бросается вверх по лестнице — нелепый, всклокоченный, никому не нужный, но остро, отчаянно любящий...

А в сцене пожара, когда Чебутыкин сорвался в запой так некстати, он не роняет часы, принадлежавшие той, которую он так любил когда-то, а нарочно бросает их об пол, словно внося свой вклад в распад дома, в распад жизни Прозоровых. Этот трезвый поступок пьяного человека Сергей Барковский играет изумительно!.. А в финале, когда он сидит на краю разобранного на три части виадука, свесив ноги и, как всегда уткнувшись в газету, при взгляде на него становится совершенно очевидно, что дуэль барона Тузенбаха (Александр Строев) с Соленым (Роман Нечаев) не прошла мимо его сознания. Нет больше в самой его фигуре ни покоя, ни равнодушия. Вряд ли сможет Иван Романович теперь произнести свое: «Одним бароном больше, одним бароном меньше... Не все ли равно...» И остается только его «Тара-ра-бумбия...» как знак разрушенного мира, рухнувшего дома.

Сергей Барковский играет доктора Чебутыкина так наполненно и остро, что моментами становится жутко. Глаз не оторвать от этого человека, чья жизнь, кажется, завершается на наших глазах.

Карл в «Жаворонке». Инфантильный, безвольный, любящий, как принято говорить, срывать цветы удовольствий, монарх, которого менее всего заботит состояние дел в его империи. Он постоянно играет — голубым огнем вспыхивают лукавые глаза, пластика становится почти балетной, кудрявый парик делает его похожим на избалованного, капризного ребенка, но вот приходит к нему Жанна (Регина Щукина), угадывает его среди столь же игривой свиты, и взгляд монарха становится беспокойным — не от того, что его «вычислили», а от того, что уже больше не получится играть, надо заставить свои тщательно убаюканные силу и волю проснуться. И тогда он предстает перед нами совсем другим человеком. И тогда сложная философская мысль Ануя получает объем и масштаб...

Когда я смотрю на Сергея Барковского, в памяти почему-то звучит строка А. Блока: «Мы — забытые следы чьей-то глубины...» Следы тех, кто жил и страдал до нас и, в конечном счете, ради нас. Как герои Чехова, Булгакова — обыкновенные люди, отличающиеся от сегодняшних лишь своей духовной глубиной и страстным желанием понять: ради чего, зачем дается человеку жизнь, такая короткая и такая бесценная?

Сергей Барковский, как представляется, постоянно ощущает себя этим продолжением и стремится пробудить в нас воспоминания о той, забытой глубине.

Трудно судить, в какой степени помогает здесь артисту его философское образование. Во всяком случае, сам актер убежден в том, о чем он говорил в одном из своих интервью: «Когда находишь отдушину, даешь надежду, помогаешь выйти из тупика, осторожно уводишь зрителя от пессимизма и депрессии, чего в жизни предостаточно, тогда... зрители подходят и благодарят: „После ваших спектаклей жить хочется!“ Значит, есть из-за чего... Рассудок помогает интуиции, воображению, эмоции... а концепции потом... нужно освободить себя, дать работать своей природе... Только тогда театр будет живым и осмысленным. Душа, как ни странно, часто оказывается умнее рассудка».

В словах Сергея Барковского — программа Молодежного театра на Фонтанке. Они удивительно срослись друг с другом, актер и его театр. Может быть, поэтому Сергей Барковский, невероятно жадный к работе, участвующий во многих театральных проектах, снимающийся в кино, на телевидении, не покидает стен родного театра, того, в котором он стал своеобразным знаком, символом?

Скорее всего, именно так и есть.

Старосельская Наталья
Журнал "Страстной бульвар, 10" №4-114, 2008 г.
http://www.strast10.ru/node/223

Сергей, как вы попали на этот проект?

Путь был обычным — через кастинг. Я приезжал в Москву на пробы, при этом наверняка был не один. Собственно помимо ассистента по актерам меня знал и Федор Бондарчук, который смотрел картину «Бедный, бедный Павел» Виталия Мельникова. По всей видимости, моя роль (доктор Роджерсон) ему понравилась, и он решил меня пригласить на кастинг.

Вы играли на пробах в гриме?..

Конечно. Был в гриме и в костюме. Играл небольшой отрывочек. В общем, все как обычно, ничего необычного не придумывали.

Понятно. Я спросил, потому что режиссеры подходят к пробам по-разному. Некоторые, к примеру, отказываются от гримирования вовсе и предпочитают поговорить на разные темы, не имеющие прямого отношения к кино.

У каждого, конечно, свой метод, и я догадываюсь на чем описанный вами зиждется — на человеческом контакте, на интуиции художника, который чувствует партнера. Но я этот метод не очень приветствую, так как не знаю, что режиссеру нужно, и предложить себя во всех своих возможностях очень трудно. Легче, когда режиссер ставит определенную творческую задачу, потому что моя профессия заключается в создании образов других людей, и чем дальше я ухожу от себя, тем интереснее в той или иной степени, и мне интересно именно это. При этом речь не идет об обязательном перевоплощении во время проб, иногда достаточно намека на иную природу чувств, на другой характер. Все-таки пробы — это хоть микроскопическое, но уже художественное высказывание.

А вы читали роман «Обитаемый остров»?

Да, и обратил внимание на то, что мой герой в нем был прописан весьма схематично, скорее даже пунктирно. И я был приятно удивлен, что в сценарии Ноле Ренаду получился живым человеком, а не абстракцией. Произошло это наверно за счет расширения сцен. В итоге появился материал и поле для фантазии, что дало возможность сыграть не только характер, но и, если хотите, судьбу. Не знаю, чья это заслуга, кто увидел в этом персонаже скрытые возможности.

Скорее всего, супруги Дяченко, ведь они занимались литературным сценарием.

Может быть. Это и хорошо, что на фоне всех этих битв, приключений и злоключений героев, есть очень аккуратно и тонко разработанные сцены человеческих отношений с исследованием людской природы. В итоге мне как актеру было что сыграть. Мне кажется, что когда картина насыщена вниманием к человеку, то это всегда здорово вне зависимости от жанра, в котором она снята.

Насколько быстро вы прочувствовали этот персонаж, влезли в его шкуру? Насколько просто или сложно вам это далось?

Тяжело. Признаюсь, что непросто и не сразу. Во-первых, материал был фантастический, во-вторых, надо было понять, что хочет режиссер, как он его видит, чувствует и так далее. В-третьих, мне следовало учитывать, что хотели сказать этим персонажем авторы.
И только исходя из точек зрения режиссера и авторов романа, и авторов сценария я уже мог действовать. Как видите, уже непросто. Но мы нашли общий язык и, в конце концов, персонаж «ожил». Не знаю, каким он получится на экране, и это всегда волнительно, потому что когда смотришь фильм со своим участием, как правило, появляется ощущение, что где-то не доиграл, что-то не доработал... И еще. Дополнительная сложность заключалась в том, что главный персонаж, Максим, — супергерой, вокруг него люди определенной закваски, которая замешана на проявлении полярных чувств: любовь и ненависть. Мой же «человечек» серии «и нашим и вашим», такой обыватель-мещанин, который не вылезает, не высовывается, все время в тени, но на самом деле блюдет свои интересы и действует исподтишка. Такой непростой дядечка, он весь неоднозначный и противоречивый, поэтому средства выражения нашлись не сразу.

С Бондарчуком вы репетировали, как-то проговаривали роль? Вообще, как он работает с актерами: управляет или же оставляет место импровизации?

Вы знаете, какого-то «застольного» периода не было. Конечно, мы обговорили в целом роль, куда и как следовало двигаться, определили «зерно» этого персонажа. Федор давал точные манки, где-то проигрывал сам. В общем, он владеет всеми техниками работы с актером. К слову, есть режиссер показа, а есть «обговора». У нас было и то, и другое, поэтому в этом плане было очень легко. Плюс мне помогали очень необычные костюмы и грим. Искали даже порой парадоксальные, едва уловимые детали, вплоть до дрожания ресниц. Мне было очень интересно работать.

Сколько в среднем дублей делал Федор с вашим участием?

Первую сцену сняли с одного дубля. Так получилось, что я попал в роль с первого раза. Предложил варианты, но они не понадобились. И без того получилось точно. Признаться, был несколько обескуражен, что приехал в Москву ради одного дубля, но зато в следующей сцене было много поисков и пришлось помучиться, так как следовало все сделать аккуратно, без нажима: такой вот милый человек, который вдруг проявляет себя самым неожиданным образом. Потом нужно было найти физиологическую форму реакции на излучения, которая характерна для жителей этого государства. Эта реакция должны была быть и типичной и индивидуальной. Вот с этим, помню, пришлось повозиться. Понимаете, пути господни неисповедимы, и всегда очень трудно предугадать, как все сложится. Иногда попадаешь при работе над ролью сразу в десятку, а иногда приходится «поплавать в молоке».

Вы работали с Юлией Снигирь — фактически дебютанткой. Как помогали ей, может, подсказывали что-нибудь?

Ну да конечно, но только я не подсказывал, все-таки это прерогатива режиссера, а настраивал ее, потому что одна из сцен Юлии требовала эмоциональности со слезами и рыданиями. Все это непросто для молодой актрисы, поэтому сначала ее надо было настроить, чтобы она не стеснялась меня, и мы существовали на одной волне, а точнее на разных, но шли друг от друга, чтобы между нашими героями происходил конфликт в данном случае чувственный. Ну а после всего приходилось успокаивать, приводить ее в равновесие, так как после такого эмоционального «выхлопа» даже опытным актерам трудно восстанавливаться.

Кстати, по поводу всей эмоциональности. Знаю, что гримеры частенько помогают актерам расплакаться на съемках, брызгая в глаза специальной жидкостью.

Если у актера подвижная психика, то проблем возникать не должно. Конечно, при условии большого количества дублей крайне сложно постоянно пребывать в определенном эмоциональном возбуждении. Тогда прибегают к определенным уловкам, но хороший актер должен обладать определенной оснащенностью, чтобы в нужный момент поплакать, посмеяться, зевнуть, покраснеть и так далее.

Этому же всему обучают на актерских факультетах...

В той или иной степени. На всех курсах по-разному, но в целом так оно и есть. Есть же даже школа Ежи Гротовского, которая изучает возможности человеческого тела, психики, физиологии, когда можешь своим телом дирижировать, как оркестром. Безусловно, одно — настоящий актер должен владеть основными техниками эмоциональной выразительности.

Итак, у вас было три сцены. Сколько съемочных дней ушло на них?

Точно не помню, но кажется, что четыре или пять смен. Снимали в Севастополе на натуре в порту и Москве в павильоне. Художники создали особую неповторимую среду, уникальный мир.

Ну и напоследок не могу не спросить: О чем собственно будет фильм?

Это очень архинужный и архисложный вопрос. Я сам учился на режиссуре и помню, как мастер донимал постоянно нас этим вопросом. Тогда, мы не понимали в должной степени, в чем его суть, а ведь это и вправду принципиально важно. К сожалению, сейчас все реже и все меньше режиссеров задаются этим вопросом всерьез, а надо бы, ведь необходимо сориентировать чувства и фантазию зрителя. В кино актеру с этим определиться трудно, если, скажем в театре, этот момент с режиссером оговариваем, и артист, выходя на сцену, понимает, про что он играет и ведет извилистой тропой к этой цели зрителя за собой. В кино же эту тропинку, по крайней мере, все ее виражи, точки и ухабы знает только автор картины. Фильм зачастую очень сильно отличается от сценария, поэтому я не рискну сказать точно, про что он будет. На этот вопрос может ответить только режиссер- постановщик. Я же лишь выполнил поставленную передо мной задачу, а вот как моя роль впишется в общий контекст фильма, увидим уже на экране.

Вам вообще нравится творчество Стругацких?

Безусловно. Это классики. Ими я зачитывался в детстве и в университете, да и сейчас время от времени вновь обращаюсь. Они всегда будут современны, потому что их образы емки и ассоциативны. Это такой богатейший замес из фантазии и реалий нашей жизни, что каждый художник найдет в нем что-то свое. Я снимался в трех фильмах по Стругацким: помимо «Обитаемого острова», мне посчастливилось поработать на «Гадких лебедях» Лопушанского, где играл профессора Комова и поучаствовать в съемках «Трудно быть богом» Германа, в начале работы над картиной. Это совершенно разные проекты, непохожие друг на друга художники и, тем не менее, это всё Стругацкие и раз они по-прежнему питают и вдохновляют режиссеров, то это говорит о многом. А ведь был и «Сталкер» Тарковского, который в свое время как зрителя меня ошеломил.

Беседовал Константин Мееров
http://www.oostrov.ru./html/heroes/interview.php

http://www.nekst-cinema.ru/am3_0112.html